Кыжья.

После окончания третьей четверти я переехал жить в деревню Кыжью. Деревня состояла из трех деревень: собственно Кыжьи, Сюзево и Пальников, переходящих одна в другую. У отчима, Ивана Алексеевича, был небольшой дом на 4 окна, но было 2 клети, 4 конюшни, большой крытый двор, амбар, погреб и две бани. В огороде величиной в 20 соток росли лишь однолетние огородные растения (лук, чеснок, картошка и пр.) Из многолетних – лишь хмель да хрен. Ягоды малина, смородина, земляника в изобилии росли в окрестностях деревни, лишь черемухе было дозволено занять палисадник, причем весь без остатка. Все попытки матери устроить в нем цветник были безуспешны, там и без черемухи было темно.

За огородом было поле, за ним луг, переходящий в болото. В этом болоте я весной и осенью я собирал клюкву, ее было немного, зато рядом, в полукилометре от дома. По краю болота протекала речка Кыжья, узкая, быстрая, извилистая, со студеной ключевой водой. В самую жаркую погоду вода в ней была около десяти градусов – нырнешь, с воплем выскочишь из воды и айда на берег. В Кыжье водились хариусы, которых зимой отчим ловил в «морды» - плетеные из ивняка ловушки. В двух километрах от деревни протекала река Вильва, та же, что и в деревне Малая Вильва, только чистая и теплая. Вот в ней мы купались и рыбачили. Водились щука, окунь, налим, сорога и красноперки. Если в Кыжье рыбачили только на удочку да зимой мордами, то в Вильву лезли лишь с бреднями. Бредни изготавливались из разрезанных мешков, ходить с ними было тяжело как по суше, так и в воде. Рыбы было много, если рыбача такой примитивной снастью, я после раздела улова приносил домой несколько щук, сорог, окуней и не менее полведра «овса». «Овсом» называлась мелочь – красноперки, мелкие сороги, пискуны и мальки всех рыб. Мать выдавливала пальцем из «овса» кишки, бросала «овес» на огромную сковороду, солила и заливала яйцами с зеленью. По весне такое же блюдо готовили из «пистиков» – хвоща полевого. Попозднее, в июне, были отварные молодые пиканы, а также салаты и супы из щавеля и крапивы. Когда расцветал шиповник, я всюду ходил с матерчатой сумкой, в которую собирал лепестки шиповника, где бы я ни был. Собираешь его проклятого, собираешь, весь исколешься, а мать вывалит сумку на стол – видишь жалкую кучку. После сушки кучка превращается в плевочек и до сих пор роза для меня далеко не лучший цветок. В это же время поспевали ягоды жимолости, терпкие и горькие. Мы их называли «бараньи муди», не собирали, а ублажали ими вечно голодное и урчащее брюхо. Также брюхо снабжалось горькой редькой, щавелем, побегами сосны, листьями липы, заячьей капустой, короче всем , что оно принимало. Наступала пора ягод. Хватаешь туесок и за земляникой. Вначале собираешь резво, и быстро прибывает в туеске. Затем земляника усаживается, уплотняется, собираешь резво, а прибытку нет. Начинаешь злиться, ныть, себя жалея, солнце припекает да гнус заедает. Тут в роли психологического и физического помощника выступала кружка. Туесок ставился в центре поляны, на видном месте и начинались ползания вокруг него по спирали. Кружка легкая, наполняется быстро да теперь и земляника не так усаживается – так что «эффект кружки» налицо. Конечно, когда принесешь домой, ягода сядет, но это не моя вина, туесок был набран доверху. Таким же образом собиралась малина, только емкости увеличивались: вместо туеска – ведерко литров на восемь- десять, вместо кружки – туесок. При сборе малины и смородины такой технологии требовало благоразумие – в чащобе легко споткнуться и рассыпать все. Самые ленивые из нас сразу бросали на дно посуды траву и листья и гордо шествовали с полной посудой по деревне. Наш дом был на краю деревни, и я до такого обмана не опускался. Да и потом надо было бы самому отсортировать этот мусор. Наблюдая за сбором ягод моих детей, детей и внуков соседей по даче, начинаешь мнить себя Великим Тружеником. В детстве же было наоборот: родители нас считали Отъявленными Лентяями. Нам ставили в пример городских, шахтерских детей, приезжавших на выходные к кому-нибудь в гости. Они шли как орда кочевников, галдя, но очень быстро собирая. Ягодная плантация после их нашествия выглядела пустыней. В свое оправдание мы заявляли, что они собирают нечисто, с листьями. К нашей чести надо заметить, что когда эти же ребята приезжали погостить на лето, то собирали они так же «медленно». «Кто понял жизнь – тот не торопится!».

И вот пошли грибы. Вначале маслята, их мы почти не брали, лень было чистить, да и практически вместе с ними появлялись белые. А потом вылезали красноголовики, обабки и много–много всяких соленых. Мы жили на краю деревни, и проблемы набрать грибов не существовало. Помню, я начал с утра читать на сеновале «Три мушкетера», а мать тоже с утра: «Васька! Хватит читать – сходи за грибами». «Счас, ма!» И так до самого вечера. Вечером мать поднялась на сеновал и согнала меня оттуда. Делать нечего – надо идти. Поел, взял ведро, ножик и недочитанных мушкетеров. Дойдя до леса, аж двести метров, я уселся на перевернутое ведро и дочитал спокойно книгу. Хоть уже начало смеркаться, я минут за пятнадцать набрал ведро. Когда у нас пропала в лесу корова, я был в это время на студенческих каникулах. Около десяти дней я провел в лесу и питался, исключительно, грибами. Носил в рюкзаке сковороду, маргарин и соль, грибы жарил белые, красноголовики да летние рыжики. Рыжики у нас дома не водились - может, один туесок на зиму, хотя в лесу их было навалом. Причина проста, появлялись рыжики гурьбой как раз во время уборки картофеля. Из соленых мать более всего любила грибы «неблагородные», третьей – четвертой категории: волнушки, свинари и валуи, изредка брали и сухие белые грузди. Люблю, говорит, чтоб гриб во рту хрустел, как огурец. Я, будучи студентом и немного зная о ценности грибов и их частей, собирал лишь шляпки белых да подосиновиков - челышей, подосиновиков с неразвернутой шляпкой. Принесешь таких шляпок с вырубки ведро – два, и жаришь на огромной сковороде с картошкой и сметаной!!! Но мать была недовольна – без ножек невкусно, ничего не хрустит, сопли какие-то, а не грибы.

У отчима, Ивана Алексеевича, я помню двух сыновей. Младший, Николай, жил вместе с нами, работал в колхозе, потом шахтером на шестой шахте. Мы с ним были очень дружны, и благодаря ему я быстро стал своим среди местных.

Старший сын Василий жил с многочисленной семьей в доме напротив. После развала колхозной системы, когда колхозники стали полноправными гражданами с паспортами на руках, переехал всей семьей в Александровск.

После переезда в Кыжью мы имели довольно большое хозяйство: две коровы, теленок, несколько свиней, куры, гуси и утки. Собака-сучка имела забавную кличку «Не скажу», все последующие имели клички «Жулик». Для прокорма коров нужно было много сена, покос был маленький, и мы всей семьей были в колхозе на подряде. Колхоз выделял нам луга, на определенное время лошадь и необходимый инвентарь, мы часть сена сдавали колхозу, часть продавали и часть оставляли себе. С весны мы чистили луга от хлама, от затенявших деревьев, а затем косили вручную сено, вручную гребли и лишь сено я возил на волокушах и то не всегда.

Последнюю четверть четвертого класса я доучивался в деревне Башмаки, находящейся в четырех километрах от Кыжьи и в километре от поселка Башмаки. Ходили мы толпой в человек двадцать. В холода колхоз выделял несколько санных упряжек. Школа доживала последний год и на следующий год я уже жил в ней как в интернате, а учился в поселковой восьмилетке, переехавшей из деревни Малой

Вильвы.

ВИН 10.04.2017 г.